МЕЖДУ ПЕРВОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ и войной 
273 
Л. Троцкий. Литература и революция. 
18 
Так где иге, откуда иге культурному себялюбцу двадцатого века 
в модернейшем сюртуке добыть подлинной мистики? Да и вме 
стит ли он ее? Да и нужна ли она ему?.. Да ведь он не был 
бы культурным пенкоснимателем, в утонченнейшем смысле этого 
слова, если бы ие знал, что мистике пальца в рот не клади, 
ибо она нетерпима и прожорлива, как тощая фараонова корова, 
она способна поглотить всю культуру без остатка, со всеми ее 
удобными, милыми и прекрасными завоеваниями. Она ведь гонит 
из мира в монашество, в аскетизм, — вот ее натуральное стре 
мление. Бессмертие нужно брать поэтому разумными дозами, 
иначе от него, по розановскому выражению, мир может про 
горкнуть. Правду о вечности и правду о времени паче всего 
нужно держать в равновесии... Вечность придет в свое время, а 
пока что отхватим от нес тысячу лет (миг единый!) да еще тысячу 
лет, — ее не убавится, а на наш земной век с избытком хватит. 
А большая ли при этом цена вечности, позвольте вас спро 
сить, если ее разменять на миги? Ведь это же, ни дать, ни 
взять, тот сторублевый соловей, которого купец в трактире 
велел зажарить, а когда зажарили, потребовал отрезать ему 
порцию на гривенник. 
Разве наш мистик вечность полностью вводит в свой личный 
обиход, разве ею определяет ритм своей жизни? Вовсе нет, он 
бесцеремонно разменивает ее в мелочной лавке истории на 
мелкую монету времени. А потом, консумируя то же самое 
время, что и мы, грешные, он куражится над нами — в том 
смысле, что он, мол, отрезал себе только маленькую порцию 
вечности, а что про запас у него этой самой вечности отло 
жено — непочатый край. 
У Мережковского есть излюбленный образ: «мнимая зер 
кальная глубина, действительная плоскость». Как он говорит о 
русском атеизме, так же он характеризует и чорта. Прав ли он 
в отношении атеизма, разбирать не станем, и насколько точно 
он живописует чорта, решить затрудняемся. Но кажется нам, 
что лучше всего мог бы он охарактеризовать этими словами — 
себя самого. Ведь все его новое религиозное сознание — водной 
плоскости, лишено плоти и крови, одни внешние очертания, 
проекция чего-то, голая формула, одна тень чужих верований, 
одно зеркальное отражение неведомых глубин...