МЕЖДУ ПЕРВОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ II ВОЙНОЙ
27!
выдуманную, «самую апокалипсическую к мире». Идеальная хри
стианская общественность оказывается лишь перелицовкой апо
калипсического тысячелетнего царства святых на земле п прак
тически ни к чему не обязывает. «Почти невозможно найти
даже первую реальную точку для теократического действо я»,—
меланхолически жалуется сам Мережковский, — тем не менее, не
подвергает своего земного идеала никакой ревизии, ибо для
него дело идет, по существу, не о том, чтобы перевернуть этот
неправедный мир, а о том, чтобы мистически истолковать его.
Стоит ли тревожиться из-за невозможности общественного дей
ствия, раз «проблема дьявола» разрешена окончательно!
В противоположность Ивану Карамазову, который бога-то
еще соглашался принять, но мира, им созданного, с жертвами
безвинными, с младенцами замученными, не принимал и почти
тельно, т.-е. в сущности дерзостно, возвращал свой билет, г. Ме
режковский мир готов принять всегда, и с Победоносцевым, и
с анархией,—только иОд одним условием: чтобы ему этот мир
мистически посолили, дабы не загнил и не провонял.
Так он и оставался, этот ранний европейский себялюбец, в
русских условиях чужеродной фигурой в корректном черном
сюртуке. «В России меня не любили и бранили, — жалуется
Мережковский, — за границей меня любили и хвалили; но и
здесь и там одинаково не понимали моего». В этой справед
ливой жалобе есть маленькое фальшивое самоутешение. Верно,
что Мережковского за границей хвалили, т.-е., собственно, по
хваливали, но совсем Неверно, будто его там любили. Европейцы,
да и то лишь романские, одобряли автора «Леонардо», как
писателя, хорошо знакомого с Европой, по крайней мере, г
внешней оболочкой ее культуры, как образованного европейца
из варваров; но о какой бы то ни было значительности его в
идейном обиходе Запада и речи быть не может. А на родине,
которая вся содрогалась от внутреннего напряжения, именно
потому н нс любили и не хвалил и его, что во всех его пре
вращениях неизменно открывали одного и того же мистика-
наблюдателя, человека со стороны, себялюбивого чужестранца.
От своего одиночества Мережковский искал в разных местах
укрыться, но всегда без успеха. У иерархов, с которыми и
много общался, он находил официальное самодовольство и